Неточные совпадения
Он ушел, и комната налилась тишиной. У
стены,
на курительном столике
горела свеча, освещая портрет Щедрина в пледе; суровое бородатое лицо сердито морщилось, двигались брови, да и все, все вещи в комнате бесшумно двигались, качались. Самгин чувствовал себя так, как будто он быстро бежит, а в нем все плещется, как вода в сосуде, — плещется и, толкая изнутри, еще больше раскачивает его.
Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки изб,
горел костер, освещая белую
стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни.
На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их...
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в зеркале, большой, белый, с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая
на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному окну.
Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня
на грязной, сырой
стене.
Когда Самгин вышел в коридор —
на стене горела маленькая лампа, а Николай подметал веником белый сор
на полу, он согнулся поперек коридора и заставил домохозяина остановиться.
За магазином, в небольшой комнатке
горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер лежал
на полу,
стены тоже были завешаны коврами, высоко
на стене — портрет в черной раме, украшенный серебряными листьями; в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним
на столе кипел самовар красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
Не удалось бы им там видеть какого-нибудь вечера в швейцарском или шотландском вкусе, когда вся природа — и лес, и вода, и
стены хижин, и песчаные холмы — все
горит точно багровым заревом; когда по этому багровому фону резко оттеняется едущая по песчаной извилистой дороге кавалькада мужчин, сопутствующих какой-нибудь леди в прогулках к угрюмой развалине и поспешающих в крепкий замок, где их ожидает эпизод о войне двух роз, рассказанный дедом, дикая коза
на ужин да пропетая молодою мисс под звуки лютни баллада — картины, которыми так богато населило наше воображение перо Вальтера Скотта.
От холода еще сильнее будут
гореть, стоит только рукой достать одно березовое полено… да и незачем совсем доставать полено: можно прямо, сидя
на стене, содрать рукой с березового полена бересту и
на спичке зажечь ее, зажечь и пропихнуть в дрова — вот и пожар.
Глядите
на местность самого островка Гонконга, и взгляд ваш везде упирается, как в
стену, в красно-желтую
гору, местами зеленую от травы.
Далее и далее все
стены гор и все разбросанные
на них громадные обломки, похожие
на монастыри,
на исполинские надгробные памятники, точно следы страшного опустошения.
Мы стали прекрасно. Вообразите огромную сцену, в глубине которой, верстах в трех от вас, видны высокие холмы, почти
горы, и у подошвы их куча домов с белыми известковыми
стенами, черепичными или деревянными кровлями. Это и есть город, лежащий
на берегу полукруглой бухты. От бухты идет пролив, широкий, почти как Нева, с зелеными, холмистыми берегами, усеянными хижинами, батареями, деревнями, кедровником и нивами.
Столовая
гора названа так потому, что похожа
на стол, но она похожа и
на сундук, и
на фортепиано, и
на стену —
на что хотите, всего меньше
на гору. Бока ее кажутся гладкими, между тем в подзорную трубу видны большие уступы, неровности и углубления; но они исчезают в громадности глыбы. Эти три
горы, и между ними особенно Столовая, недаром приобрели свою репутацию.
Давно я видел одну
гору, как
стену прямую, с обледеневшей снежной глыбой, будто вставленным в перстне алмазом,
на самой крутизне.
На стене горела лампочка и слабо освещала в одном углу наваленные мешки, дрова и
на нарах направо — четыре мертвых тела.
С обеих сторон,
на уступах, рос виноград; солнце только что село, и алый тонкий свет лежал
на зеленых лозах,
на высоких тычинках,
на сухой земле, усеянной сплошь крупным и мелким плитняком, и
на белой
стене небольшого домика, с косыми черными перекладинами и четырьмя светлыми окошками, стоявшего
на самом верху
горы, по которой мы взбирались.
А. И. Герцена.)] говорит: «Пойдемте ко мне, мой дом каменный, стоит глубоко
на дворе,
стены капитальные», — пошли мы, и господа и люди, все вместе, тут не было разбора; выходим
на Тверской бульвар, а уж и деревья начинают
гореть — добрались мы наконец до голохвастовского дома, а он так и пышет, огонь из всех окон.
На столе перед диваном
горят две восковые свечи; сзади дивана, по обеим сторонам продольного зеркала, зажжены два бра, в каждом по две свечи; в зале
на стене горит лампа, заправленная постным маслом.
Дед стоял, выставив ногу вперед, как мужик с рогатиной
на картине «Медвежья охота»; когда бабушка подбегала к нему, он молча толкал ее локтем и ногою. Все четверо стояли, страшно приготовившись; над ними
на стене горел фонарь, нехорошо, судорожно освещая их головы; я смотрел
на всё это с лестницы чердака, и мне хотелось увести бабушку вверх.
На столе
горела, оплывая и отражаясь в пустоте зеркала, сальная свеча, грязные тени ползали по полу, в углу перед образом теплилась лампада, ледяное окно серебрил лунный свет. Мать оглядывалась, точно искала чего-то
на голых
стенах,
на потолке.
Ослабевши с годами, потеряв веру в свои ноги, он бежит уже куда-нибудь поближе,
на Амур или даже в тайгу, или
на гору, только бы подальше от тюрьмы, чтобы не видеть постылых
стен и людей, не слышать бряцанья оков и каторжных разговоров.
Не входя в рассуждение о неосновательности причин, для которых выжигают сухую траву и жниву, я скажу только, что палы в темную ночь представляют великолепную картину: в разных местах то
стены, то реки, то ручьи огня лезут
на крутые
горы, спускаются в долины и разливаются морем по гладким равнинам.
Счастливо молодость моя
Прошла в
стенах твоих,
Твои балы любила я,
Катанья с
гор крутых,
Любила блеск Невы твоей
В вечерней тишине,
И эту площадь перед ней
С героем
на коне…
Бывало, сидит он в уголку с своими «Эмблемами» — сидит… сидит; в низкой комнате пахнет гераниумом, тускло
горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают
на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от рук их то бегают, то странно дрожат в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся в голове ребенка.
Красивое это озеро Октыл в ясную погоду. Вода прозрачная, с зеленоватым оттенком. Видно, как по дну рыба ходит. С запада озеро обступили синею
стеной высокие
горы, а
на восток шел низкий степной берег, затянутый камышами. Над лодкой-шитиком все время с криком носились белые чайки-красноножки. Нюрочка была в восторге, и Парасковья Ивановна все время держала ее за руку, точно боялась, что она от радости выскочит в воду.
На озере их обогнало несколько лодок-душегубок с богомольцами.
Апрельское солнце ласково заглядывало в кухню, разбегалось игравшими зайчиками по выбеленным
стенам и заставляло
гореть, как жар, медную посуду, разложенную
на двух полках над кухонным залавком.
В Могилеве,
на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда
сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни
стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Сход шел по небольшой лесенке; передняя
стена комнаты вся уставлена была образами, перед которыми
горели три лампады;
на правой стороне
на лавке сидел ветхий старик, а у левой
стены стояла ветхая старушка.
Мне было стыдно. Я смотрел
на долину Прегеля и весь
горел. Не страшно было, а именно стыдно. Меня охватывала беспредметная тоска, желание метаться, биться головой об
стену. Что-то вроде бессильной злобы раба, который всю жизнь плясал и пел песни, и вдруг, в одну минуту, всем существом своим понял, что он весь, с ног до головы, — раб.
В таком прескверном настроении Родион Антоныч миновал главную заводскую площадь,
на которую выходило своим фасадом «Главное кукарское заводоуправление», спустился под
гору, где весело бурлила бойкая река Кукарка, и затем, обогнув красную кирпичную
стену заводских фабрик, повернул к пруду, в широкую зеленую улицу.
На стене горела лампа, освещая
на полу измятые ведра, обрезки кровельного железа. Запах ржавчины, масляной краски и сырости наполнял комнату.
Я пошел тихо и часто оглядывался, ожидая, что Валек меня догонит; однако я успел взойти
на гору и подошел к часовне, а его все не было. Я остановился в недоумении: передо мной было только кладбище, пустынное и тихое, без малейших признаков обитаемости, только воробьи чирикали
на свободе, да густые кусты черемухи, жимолости и сирени, прижимаясь к южной
стене часовни, о чем-то тихо шептались густо разросшеюся темной листвой.
Оно находилось за чертой города и взбиралось
на гору, обнесенное низкой белой
стеной, тихое и таинственное.
На полу разостлан белый холст, а
стены гладко выструганы; горница разделена перегородкой, за которой виднелась кровать с целою
горой перин и подушек и по временам слышался шорох.
Поднявшись
на гору мимо какой-то высокой белой
стены, он вошел в улицу разбитых маленьких домиков, беспрестанно освещаемых бомбами. Пьяная, растерзанная женщина, выходя из калитки с матросом, наткнулась
на него.
Вскоре забелели перед ним
стены монастыря. Обитель была расположена по скату
горы, поросшей дубами. Золотые главы и узорные кресты вырезывались
на зелени дубов и
на синеве неба.
Возвращаясь вечером с ярмарки, я останавливался
на горе, у
стены кремля, и смотрел, как за Волгой опускается солнце, текут в небесах огненные реки, багровеет и синеет земная, любимая река. Иногда в такие минуты вся земля казалась огромной арестантской баржей; она похожа
на свинью, и ее лениво тащит куда-то невидимый пароход.
— Ну, вот ещё! Разве ты в любовники годишься? У тебя совесть есть, ты не можешь. Ты вон из-за Марфы и то
на стену полез, а что она тебе? Постоялый двор. Нету, тебе
на роду писано мужем быть, ты для одной бабы рождён, и всё
горе твоё, что не нашёл — где она!
Выше в
гору — огромный плодовый сад: в нём, среди яблонь, вишенья, слив и груш, в пенном море зелени всех оттенков, стоят, как суда
на якорях, тёмные кельи старцев, а под верхней
стеною,
на просторной солнечной поляне приник к земле маленький, в три окна, с голубыми ставнями домик знаменитого в округе утешителя страждущих, старца Иоанна.
Дошли до Мордовского городища — четырёх бугров, поросших дёрном, здесь окуровцы зарывали опойц [Опойца, опоец и опийца — кто опился вина,
сгорел, помер с опою. Где опойцу похоронят, там шесть недель дожди (
стеной) стоят, почему и стараются похоронить его
на распутье,
на меже — Ред.] и самоубийц; одно место, ещё недавно взрытое, не успело зарасти травой, и казалось, что с земли содрали кожу.
А потом подошел и прочел всю афишу, буквы которой до сих пор
горят у меня в памяти, как начертанные огненные слова
на стене дворца Валтасара.
Путешественники стали держаться левой стороны; хотя с большим трудом, но попали наконец
на прежнюю дорогу и часа через два, выехав из лесу, очутились
на луговой стороне Волги, против того места, где впадает в нее широкая Ока. Огромные льдины неслись вниз по ее течению; весь противоположный берег усыпан был народом, а
на утесистой
горе нагорной стороны блестели главы соборных храмов и белелись огромные башни высоких
стен знаменитого Новагорода Низовския земли.
Уже нагорный берег делился темно-синею
стеною на чистом, ясном небе; темный, постепенно понижающийся хребет берега перерезывался еще кой-где в отдалении светло-лиловыми, золотистыми промежутками: то виднелись бока долин, затопленных косыми лучами солнца, скрывавшегося за
горою.
А Юлия Сергеевна привыкла к своему
горю, уже не ходила во флигель плакать. В эту зиму она уже не ездила по магазинам, не бывала в театрах и
на концертах, а оставалась дома. Она не любила больших комнат и всегда была или в кабинете мужа, или у себя в комнате, где у нее были киоты, полученные в приданое, и висел
на стене тот самый пейзаж, который так понравился ей
на выставке. Денег
на себя она почти не тратила и проживала теперь так же мало, как когда-то в доме отца.
Колебались в отблесках огней
стены домов, изо всех окон смотрели головы детей, женщин, девушек — яркие пятна праздничных одежд расцвели, как огромные цветы, а мадонна, облитая серебром, как будто
горела и таяла, стоя между Иоанном и Христом, — у нее большое розовое и белое лицо, с огромными глазами, мелко завитые, золотые волосы
на голове, точно корона, двумя пышными потоками они падают
на плечи ее.
Потом ещё две тёмные фигуры скатились к
стене. Они бросились
на третью, упавшую у подножия
стены, и скоро обе выпрямились… С
горы ещё бежали люди, раздавались удары их ног, крики, пронзительный свист…
Лёжа
на кровати, он закрыл глаза и весь сосредоточился
на ощущении мучительно тоскливой тяжести в груди. За
стеной в трактире колыхался шум и гул, точно быстрые и мутные ручьи текли с
горы в туманный день. Гремело железо подносов, дребезжала посуда, отдельные голоса громко требовали водки, чаю, пива… Половые кричали...
Боков удалец хоть куда, но и мне почет немалый был: уж очень поразило их мое цирковое искусство, меткая стрельба да знание лошади — опыт прошлого. К
горам, которые я впервые увидел, я скоро привык. Надо сказать, что Боков подарил мне еще
на зимовнике свою черкеску, бурку, кинжал — словом, одел меня настоящим кабардинцем и сам так же был одет. Боков взял со
стены своего кабинета две нарезные двустволки — охота будет.
Взгляд Евсея скучно блуждал по квадратной тесной комнате,
стены её были оклеены жёлтыми обоями, всюду висели портреты царей, генералов, голых женщин, напоминая язвы и нарывы
на коже больного. Мебель плотно прижималась к
стенам, точно сторонясь людей, пахло водкой и жирной, тёплой пищей.
Горела лампа под зелёным абажуром, от него
на лица ложились мёртвые тени…
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе с тем
сгорала сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков с княгиней или нет, и для этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей после чаю сесть играть в карты, она приняла вид, что как будто бы совершенно погружена была в игру, а в это время одним глазом подсматривала, что переглядываются ли княгиня и Миклаков, и замечала, что они переглядывались; потом, по окончании пульки, Петицкая, как бы забыв приказание княгини, опять ушла из гостиной и сильнейшим образом хлопнула дверью в своей комнате, желая тем показать, что она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла
на свою кровать и стала глядеть в нарочно сделанную в
стене щелочку, из которой все было видно, что происходило в гостиной.
Она была очень длинная; потолок ее был украшен резным деревом; по одной из длинных
стен ее стоял огромный буфет из буйволовой кожи, с тончайшею и изящнейшею резною живописью; весь верхний ярус этого буфета был уставлен фамильными кубками, вазами и бокалами князей Григоровых; прямо против входа виднелся, с огромным зеркалом, каррарского мрамора […каррарский мрамор — белый мрамор, добываемый
на западном склоне Апеннинских
гор.] камин, а
на противоположной ему
стене были расставлены
на малиновой бархатной доске, идущей от пола до потолка, японские и севрские блюда; мебель была средневековая, тяжелая, глубокая, с мягкими подушками; посредине небольшого, накрытого
на несколько приборов, стола красовалось серебряное плато, изображающее, должно быть, одного из мифических князей Григоровых, убивающего татарина; по бокам этого плато возвышались два чуть ли не золотые канделябра с целым десятком свечей; кроме этого столовую освещали огромная люстра и несколько бра по
стенам.